4

Прошлая осень

– Пошли, – сказал Дарлингтон, помогая ей подняться. – В любую секунду иллюзия рассеется, а ты будешь, как пьяница, валяться во дворе, – он почти волоком затащил ее вверх по ступеням на крыльцо. С шакалами она расправилась неплохо, но была слишком бледна и тяжело дышала. – Ты в ужасной форме.

– А ты мудозвон.

– Значит, нам обоим есть над чем поработать. Ты просила рассказать, что тебя ждет. Теперь ты знаешь.

Алекс вырвала у него руку:

– Рассказать. А не попытаться меня убить.

Он в упор посмотрел на нее. Важно, чтобы она поняла.

– Ты не подвергалась никакой опасности. Но я не могу обещать, что так будет всегда. Если ты не будешь воспринимать это всерьез, то можешь навредить себе или другим.

– Например, тебе?

– Да, – сказал он. – Большую часть времени ничего плохого в Домах не происходит. Ты увидишь то, что предпочла бы забыть. В том числе чудеса. Но никто до конца не понимает, что лежит за Покровом и что может случиться, если оно проникнет в мир смертных. «Ждет темнокрылая смерть, но мы держимся – гоплиты, гусары, драгуны».

Она уперла руки в бока и посмотрела на него.

– Сам придумал?

– Кэбот Коллинз. Его называли Пиитом «Леты», – Дарлингтон потянулся к двери. – Он потерял обе ладони, когда закрылся межпространственный портал. В это время он читал вслух свое последнее к тому моменту произведение.

Алекс вздрогнула.

– Ладно, все ясно. Плохая поэзия, серьезное дело. Эти собаки настоящие?

– Вполне. Это духовные гончие, обязанные служить сынам и дочерям «Леты». Что прячешь под рукавами, Стерн?

– Следы от уколов.

– Правда? – он подозревал, что так и есть, и все-таки не до конца ей поверил.

Она выпрямилась и размяла спину.

– А то. Заходить будем или как?

Дарлингтон указал подбородком ей на запястье:

– Покажи.

Алекс подняла руку, но рукав закатывать не стала. Она просто протянула ему руку так, словно пришла сдавать кровь, и он собирается нащупать ее вену.

Вызов. Он внезапно понял, что не хочет его принимать. Это не его дело. Он должен ей сказать. Забудь об этом.

Вместо этого он взял ее за узкое, костлявое запястье, а другой рукой закатал ей рукав. Это казалось прелюдией.

Дарлингтон не увидел ни одного следа от укола. Ее кожа была покрыта татуировками: изгибающийся хвост гремучей змеи, золотистый цветок пеона и…

– Колесо, – он устоял перед желанием прикоснуться к рисунку под изгибом ее локтя. Доуз заинтересовал бы этот элемент таро. Возможно, благодаря этой татуировке они нашли бы, о чем поговорить. – Зачем прятать татуировки? Здесь всем на это наплевать.

Татуировки были у половины студентов. Полностью забитые руки были не у каждого, но и это не было редкостью.

Алекс снова опустила рукав:

– Есть еще кольца, через которые мне надо прыгнуть?

– Полно, – он открыл дверь и провел ее внутрь.

В прихожей было темно и прохладно. Проникающий в витражи свет отбрасывал на ковер яркие узоры. Парадная лестница из темного дерева с высеченным на нем орнаментом из подсолнухов вела вдоль стены на второй этаж. Мишель говорила ему, что одна только эта лестница стоит дороже, чем весь дом вместе с участком.

Алекс негромко вздохнула.

– Рада, что оказалась в тени?

Она издала тихий неопределенный звук:

– Здесь спокойно.

Он не сразу сообразил, о чем она.

– Il Bastone под охранным заклинанием. Как и «Конура»… Все так плохо?

Алекс пожала плечами.

– Ну… Здесь они тебя не достанут.

Она с бесстрастным видом огляделась. Неужели ее не впечатлили воспаряющая прихожая, теплое дерево и витражи, запах хвои и кассии, из-за которого, входя в дом, непременно вспоминаешь Рождество? Или она просто притворяется?

– Неплохой клубный домик, – сказала Алекс. – Не слишком похож на гробницу.

– Мы не общество, и порядки у нас другие. Это не клубный дом; это наша штаб-квартира, сердце «Леты» и кладезь знаний в области оккультизма за сотни лет, – Дарлингтон понимал, что разглагольствует, как ужасный зануда, но не мог удержаться. – Общества каждый год принимают новую делегацию из шестнадцати первокурсников – восьми женщин и восьми мужчин. Мы принимаем только одного – нового Данте – каждые три года.

– Значит, я в некотором роде особенная.

– Будем надеяться.

При этих словах Алекс нахмурилась, после чего показала на мраморный бюст, стоящий на столе под вешалкой для верхней одежды:

– Это кто?

– Святой покровитель «Леты» Хирам Бингэм Третий.

К сожалению, мальчишеское лицо Бингэма и опущенные уголки его рта не способствовали увековечиванию в камне. Он выглядел, как возмущенный манекен из универмага.

Из гостиной, шаркая, вышла с ног до головы облаченная в бежевое Доуз с наушниками вокруг шеи. Ладони она прятала в рукавах своего свободного свитера. Дарлингтон ощущал исходящее от нее чувство неловкости. Пэмми ненавидела новых людей. На то, чтобы расположить ее к себе, у него ушла большая часть первого курса, но ему по-прежнему вечно казалось, что один громкий звук – и она бросится в библиотеку, и они больше никогда ее не увидят.

– Памела Доуз, познакомься с нашей новой Данте, Алекс Стерн.

С энтузиазмом человека, приветствующего эпидемию холеры, Доуз протянула ей руку и сказала:

– Добро пожаловать в «Лету».

– Доуз за всем присматривает и следит, чтобы я не выставил себя слишком большим дураком.

– То есть, это работа на полную ставку? – спросила Алекс.

Доуз моргнула:

– Я работаю по вечерам и днем, но, если ты предупредишь заранее, могу освободиться в любое удобное время, – она обеспокоенно оглянулась на гостиную, как будто ее многострадальная диссертация была плачущим младенцем. Доуз прослужила Окулусом почти четыре года и все это время вкалывала над диссертацией – исследованием микенских обрядов в ранней иконографии таро.

Дарлингтон решил положить конец ее страданиям:

– Я покажу Алекс дом, а потом отведу ее в «Конуру».

– В конуру? – переспросила Алекс.

– Это наши комнаты на углу Йорк-стрит и Элм. Ничего особенного, но удобно, если не хочешь уходить слишком далеко от общежития. И «Конура» тоже под защитным заклинанием.

– Я пополнила там запасы еды, – чуть слышно сказала Доуз, уже удаляясь назад в свое убежище в гостиной.

Дарлингтон взмахом руки пригласил Алекс следовать за ним наверх.

– Кто такая Вирсавия Смит? – спросила сзади Алекс.

Значит, она читала «Жизнь Леты». Он был доволен, что она запомнила это имя, но, если его не подводила память, Вирсавия упоминалась на первой странице первой главы, так что слишком радоваться не стоило.

– Семнадцатилетняя дочь местного фермера. Ее тело нашли в подвале Йельской медицинской школы в 1824 году. Ее раскопали для изучения студенты.

– Господи.

– Такое случалось нередко. Врачам необходимо было изучать анатомию, а для этого нужны трупы. Но мы полагаем, что Вирсавию использовали во время одной из первых попыток установить контакт с мертвецами. Фельдшера уволили, а студенты Йеля научились быть более скрытными. После того, как обнаружили тело этой девушки, местные чуть не сожгли Йель дотла.

– Может, и надо было сжечь, – пробормотала Алекс.

Возможно. Тот период назвали Мятежом воскрешения, но до настоящих зверств не дошло. В расцвете или в упадке, но Нью-Хейвен всегда был городом, балансирующим на грани.

Дарлингтон показал Алекс остальную часть Il Bastone: большую гостиную со старой картой Нью-Хейвена над камином, кухню и кладовую, спортзалы на первом этаже, оружейную комнату на втором этаже, где целую стену занимали выдвижные ящики, в каждом из которых хранились травы и святыни.

В обязанности Доуз входила забота о том, чтобы они вовремя пополнялись, чтобы скоропортящиеся позиции заменялись и выбрасывались, прежде чем стухнуть, а также уход за требующими внимания артефактами. Защитные жемчуга Катберта необходимо было носить по несколько часов каждый месяц, чтобы они не утратили блеск и способность защищать своего носителя от ударов молний. Выпускник «Леты» по имени Ли де Форест, которого в бытность его студентом временно исключили за то, что он вызвал перебои с электричеством по всему кампусу, оставил «Лете» бесчисленные изобретения, включая Часы революции, с точностью до минуты отсчитывающие время до вооруженных восстаний в странах по всему миру. У них было двадцать два циферблата и семьдесят шесть стрелок, и заводить их необходимо было регулярно, иначе они попросту начинали кричать.

Дарлингтон показал Алекс запасы костяной пыли и кладбищенской земли, которые им предстояло пополнять по вечерам четверга, а также редкие склянки с Гибельной водой, как говорят, собранной из семи рек ада, которую следовало использовать только в чрезвычайных обстоятельствах. Дарлингтону никогда еще не представлялся такой случай, но он не терял надежды.

В центре комнаты стоял горн Хирама, или, как предпочитали называть его делегаты «Леты», Золотое блюдо. По окружности он был сравним с колесом трактора и был отлит из двадцатидвухкаратного чеканного золота.

– «Лета» давно знала, что в Нью-Хейвене водятся призраки. Случалось, что людей преследовали привидения, ходили слухи о том, что они являлись кому-то из городских, и некоторым членам общества удавалось преодолеть Покров на спиритических сеансах. Но «Лета» знала, что есть нечто большее – тайный мир, существующий рядом с нашим и зачастую с ним пересекающийся.

– Пересекающийся каким образом? – спросила Алекс, и он заметил, что ее узкие плечи напряглись, и она, слегка ссутулившись, встала в бойцовскую позу.

– В то время никто не мог сказать точно. Подозревали, что присутствие Серых в священных кругах и храмовых залах мешает чарам и ритуалам обществ. Выяснилось, что из-за вмешательства Серых заблудшая магия, высвобождаемая при проведении ритуалов, может привести к чему угодно, от внезапной стужи в десяти милях от кампуса до приступов агрессии у школьников. Но у «Леты» не было ни доказательств, ни способов это предотвратить. Годами они пытались создать эликсир, который бы позволил им видеть духов, экспериментировали над собой методом проб и ошибок – иногда смертельных. Но результатов это не приносило. Пока не появился горн Хирама.

Алекс провела пальцем по золотому краю чаши.

– Похоже на солнце.

– Многие предметы в Мачу-Пикчу были посвящены культу бога солнца.

– Эта штука из Перу? – спросила Алекс. – Не обязательно так удивляться. Я знаю, где Мачу-Пикчу. И даже могу найти на карте Техас.

– Тебе придется простить мое незнание программы лос-анджелесских государственных школ и того, насколько ты интересовалась учебой.

– Ты прощен.

Возможно, подумал Дарлингтон. Алекс Стерн казалась злопамятной.

– Хирам Бингэм был одним из отцов-основателей «Леты». Он «открыл» Мачу-Пикчу в 1911 году, хотя многим это слово не по нраву, поскольку местные прекрасно знали о его существовании, – когда Алекс не отозвалась, он добавил: – По слухам, он также был прототипом Индианы Джонса.

– Круто, – сказала Алекс.

Дарлингтон едва удержался, чтобы не вздохнуть. Конечно, только это и привлекло ее внимание.

– Бингэм украл около сорока тысяч артефактов.

– И привез их сюда?

– Да, в Йель, для изучения в Пибоди. Он обещал вернуть их через восемнадцать месяцев. Но у Перу буквально ушло сто лет на то, чтобы получить их назад.

Алекс щелкнула пальцем по горну, и раздался негромкий гулкий звук.

– А это забыли вложить в посылку? Кажется, его довольно сложно не заметить.

– Горн не был включен в опись, потому что его никогда не передавали Йелю. Хирам привез его для «Леты».

– То есть, стащил.

– Боюсь, что так. Но это ключ к «Оросчерио». У «Леты» не получался эликсир не из-за рецепта, а из-за сосуда.

– Значит, это магическая чаша для смешивания?

Маленькая язычница.

– Я бы не стал его так называть, но да.

– И он полностью отлит из золота?

– Прежде чем пытаться его украсть, прими к сведению, что он весит в два раза больше тебя, а заклинание защищает весь дом от краж.

– Как скажешь.

Дарлингтон подумал, что не удивился бы, если бы она нашла способ скатить горн вниз по лестнице в кузов фургона и переплавить его на сережки.

– Помимо «Оросчерио», у эликсира есть и множество других имен, – сказал он. – Золотая проба. Пуля Хирама. Всякий раз, как член «Леты» использует горн и выпивает эликсир, он рискует жизнью. Микстура токсична, а сам процесс причиняет невероятную боль. Но мы ее принимаем. Снова и снова. Чтобы заглянуть за Покров.

– Ясно, – сказала Алекс. – Я уже встречала наркоманов.

«Все не так», – захотелось возразить Дарлингтону. Но, возможно, все было именно так.

Дальнейший обход обошелся без происшествий. Он показал Алекс хранилища и кабинеты на верхних этажах, научил ее, как пользоваться библиотекой, – хотя и предостерег, чтобы она не делала этого самостоятельно, пока дом не узнает ее получше, – и наконец привел ее в спальню с примыкающей к ней ванной, убранные и приготовленные для нее как для новой Данте «Леты». Свои вещи Дарлингтон перенес в покои Вергилия в конце прошлого года, когда еще верил, что у него будет настоящий протеже, и предвкушал это с постыдной сентиментальностью. Покои Вергилия находились этажом выше комнаты Данте и вдвое превышали ее размером. После того, как Дарлингтон окончит университет, они останутся свободными, чтобы он при желании мог в них остановиться. Туалетный столик когда-то принадлежал Элеазару Уилоку. Напротив кровати находилось занимающее полстены витражное окно с изображением хвойного леса. На протяжении дня, когда солнце вставало и заходило, цвета стеклянных деревьев и небес над ними, казалось, также менялись. Когда он заселился в комнату, то обнаружил, что в свой последний визит Мишель оставила ему бутылку бренди и записку:

Это девственный лес. Неразличимые в сумерках

Шелестящие сосны и гемлоки

в бородах мха и зеленых одеждах

Стоят, как древние друиды

с печальными, пророческими голосами…

В былые времена существовал монастырь, где производили настолько благородный арманьяк, что монахам пришлось сбежать в Италию, после того, как Людовик Четырнадцатый пошутил: следовало бы убить их, чтобы защитить их секреты. Это последняя бутылка. Не пей на пустой желудок и не звони, если ты не умер. Удачи, Вергилий!


Дарлингтон всегда считал поэзию Лонгфелло дрянью, но все равно дорожил и запиской, и бренди.

Алекс потела в роскошной обстановке его старых комнат, которые он редко использовал, но очень любил. В спальне были темно-синие стены, кровать с балдахином была заправлена тяжелым покрывалом цвета морской волны, а гардероб украшен орнаментом из белого кизила. По обеим сторонам камина с расписными изразцами находились два витражных окна поскромнее, на которых изображались сине-фиолетовые облака в звездном небе.

Алекс медленно оглядывала комнату, обхватив себя руками. Ему снова вспомнилась Ундина. Но, возможно, она – просто потерявшаяся в море девушка.

– Когда ты впервые их увидела? – не удержался от вопроса Дарлингтон.

Она посмотрела на него и перевела взгляд на окно, где в витражных небесах вечно нарастала луна. Она взяла со стола музыкальную шкатулку от «Reuge», дотронулась до крышки, но потом, передумав, поставила ее на место.

Дарлингтону не составляло труда поддержать беседу, но он любил моменты, когда к нему никто не обращался, а значит, он мог не исполнять роль самого себя и просто наблюдать за другими. Алекс казалась зернистой, как в старом фильме. Ему было очевидно, что сейчас она принимает решение. Раскрыть ли свои тайны? Или сбежать?

Она пожала плечами, и ему показалось, что на этом все и закончится, но она снова взяла музыкальную шкатулку и сказала:

– Я не знаю. Какое-то время я принимала их за людей, а на детей, разговаривающих с пустотой, никто не обращает внимание. Помню, как видела стоящего посреди улицы толстого мужика. Не считая носков и майки, он был голым и держал в руке пульт, как плюшевого медвежонка. Помню, как пыталась сказать маме, что его собьют. Когда мы ездили на пирс Санта-Моники, я видела женщину, лежащую в воде, как девушка на картине… – Алекс взмахнула рукой, словно перемешивая содержимое горшка. – Ну, с волосами и цветами?

– Офелия.

– Офелия. Она пошла за мной домой, а, когда я заплакала и закричала ей, чтобы ушла, она попыталась подойти еще ближе.

– Они любят слезы. Соль, грусть, любые сильные эмоции.

– Страх? – спросила она, стоя так неподвижно, словно позировала для портрета.

– Страх.

Злобой Серые обычно не отличались, но любили вызывать оторопь и ужас.

– Почему их так мало? Разве не должны они быть повсюду?

– Немногие Серые способны пройти через Покров. Подавляющее большинство остается в загробной жизни.

– Я видела их в супермаркете рядом с лотками с горячей едой и этими розовыми коробками с выпечкой. Они обожали нашу школьную столовую. Я особо об этом не задумывалась, пока Джейкоб Крейг не спросил, не хочу ли я посмотреть на его штучку. Я сказала, что сто раз их видела, каким-то образом это дошло до его матери, и она позвонила в школу. В общем, учительница приводит меня в кабинет и спрашивает: «Что значит, ты сто раз видела эти штучки?». Я не додумалась солгать, – Алекс резко поставила шкатулку на место. – Если хочешь, чтобы кто-то срочно позвонил в органы опеки, достаточно заговорить о призрачных членах.

Дарлингтон сам не знал, чего ожидал. Романтичного мертвого разбойника, поджидающего ее у окна? Банши, скитающейся на берегах реки Лос-Анджелес, как Ла Йорона?[5] Было что-то удивительно обыкновенное и ужасное в ее истории. В ней самой. Кто-то доложил о случае Алекс в органы опеки и попечительства, и один из многих поисковых алгоритмов «Леты» или один из их многих агентов в одном из многих бюро, которым они платили, обратил внимание на характерные ключевые слова: Галлюцинации. Паранойя. Призраки. С этого момента ее, скорее всего, взяли под наблюдение.

– А что было той ночью в квартире на Седрос?

– А, ты о Граунд-Зиро, – нахмурившись, ответила она. – Только не говори, что не читал мое дело.

– Читал. Я хочу знать, как тебе удалось выжить.

Алекс потерла большим пальцем борт подоконника.

– Я тоже.

Можно ли считать такой ответ удовлетворительным? Дарлингтон видел снятые полицейскими фото и видео с места преступления. Все пятеро погибших мужчин были избиты почти до неузнаваемости, двоим из них воткнули кол в сердце, как вампирам. Несмотря на масштабы бойни, кровавые брызги указывали, что все это – дело рук единственного нападавшего. Судя по оставленным всюду кровавым дугам, каждый жестокий удар был нанесен с замахом слева направо.

Что-то здесь не сходилось, но Алекс подозрение не коснулось. Во-первых, она была правшой, а во-вторых, вследствие своих миниатюрных размеров не смогла бы нанести удары такой силы. Кроме того, в крови у нее было столько фентанила, что ей очень повезло остаться в живых. Волосы у нее были мокрые, и ее нашли совершенно обнаженной. Дарлингтон не мог отбросить свои подозрения и покопался в деле дополнительно, но полицейские не обнаружили ни крови, ни ДНК: если бы она и была каким-то образом замешана в убийствах, то не смогла бы смыть с себя улики. Так почему преступник не тронул девушек? Если полиция права, и дело было в разборках с другим барыгой, почему он пощадил Алекс и ее подругу? От торговцев наркотиками, которые до смерти забивают людей бейсбольными битами, не ожидаешь сочувствия к женщинам и детям. Возможно, нападавший считал, что они уже погибли от передозировки. Или Алекс сливала информацию преступнику. Как бы там ни было, она явно знала о случившемся больше, чем рассказала полиции. Дарлингтон в этом нисколько не сомневался.

– Мы с Хелли были обдолбаны, – тихо сказала она, продолжая водить пальцем по подоконнику. – Я очнулась в больнице. Она не очнулась вообще.

Алекс вдруг показалась Дарлингтону очень маленькой, и он ощутил укол стыда. В свои двадцать она была старше большинства первокурсников, – но во многом оставалась еще ребенком, и потому влипла по уши. Той ночью она лишилась друзей, парня, всей своей привычной жизни.

– Идем, – сказал он, сам не зная, почему. Возможно, он испытывал чувство вины за свои расспросы. Возможно, потому что она не заслуживала наказания за то, что согласилась на сделку, от которой не смог бы отказаться ни один разумный человек.

Дарлингтон отвел ее назад в сумрачную оружейную – глухую комнату, стены которой были заставлены полками и ящиками высотой почти в два этажа. Ему не сразу удалось найти нужный шкаф. Когда он положил ладонь на дверцу, дом замер. Затем замок осуждающе щелкнул.

Он осторожно достал тяжелую инкрустированную перламутром коробку из полированного черного дерева.

– Скорее всего, тебе придется снять рубашку, – сказал Дарлингтон. – Я отдам коробку Доуз, и она…

– Я не нравлюсь Доуз.

– Доуз никто не нравится.

Алекс стянула рубашку через голову. Под черным лифчиком показались торчащие, как борозды обработанной пашни, ребра:

– Готово. Не зови Доуз.

Почему она с такой готовностью отдавалась на его милость? Она не боялась или была просто безрассудна? Ни то, ни другое не сулило ей в «Лете» ничего хорошего. Но Дарлингтон склонялся к мысли, что ни одна из его догадок не была верной. Казалось, что теперь Алекс испытывает его, что она бросила ему новый вызов.

– Приличия тебя бы не убили, – сказал он.

– Не хочу рисковать.

– Обычно женщины не раздеваются при мне без предупреждения.

Алекс пожала плечами, и борозды на ее теле зашевелились.

– В следующий раз зажгу сигнальный огонь.

– Было бы неплохо.

Татуировки кольчугой покрывали ее кожу от запястий до плеч и ключиц.

Дарлингтон открыл крышку коробки.

Алекс резко втянула в себя воздух и отпрянула.

– В чем дело? – спросил он.

Она отошла почти в другой конец комнаты.

– Не люблю бабочек.

– Это мотыльки.

Насекомые сидели в коробке ровными рядами. Их мягкие белые крылья подрагивали.

– По фигу.

– Мне нужно, чтобы ты замерла, – сказал он. – Сможешь?

– Зачем?

– Просто доверься мне. Оно того стоит, – Дарлингтон задумался. – Если тебе не понравится, я отвезу тебя и твоих соседок в «Икею».

Алекс смяла рубашку в кулаке:

– А потом отвезешь в пиццерию.

– Ладно.

– А тетушка Айлин купит мне осеннюю одежду.

Ладно. А теперь иди сюда, трусиха.

Она неуверенно, бочком снова подошла к нему, отводя взгляд от содержимого коробки.

Дарлингтон одного за другим достал мотыльков и бережно посадил их на Алекс – по одному на ее правое запястье, правое предплечье, изгиб локтя, тонкий бицепс, плечо. Проделав то же самое с ее левой рукой, он посадил двух мотыльков на ее ключицы, где изгибались головы двух черных змей. Их языки почти встречались на ее яремной ямке.

Chabash, – пробормотал Дарлингтон. Мотыльки в унисон взмахнули крыльями. – Uverat, – они снова забили крыльями и начали сереть. – Memash.

С каждым ударом крыльев мотыльки становились темнее, а татуировки начали бледнеть.

Алекс быстро, неровно задышала. Ее зрачки расширились от страха, но, пока мотыльки темнели и чернила исчезали с ее кожи, ее лицо менялось, открывалось. Она распахнула рот.

Алекс видела мертвецов, подумал Дарлингтон. Видела ужасы. Но никогда не видела магии.

Вот почему он это сделал – не из чувства вины или гордости, а потому, что настал момент, которого он ждал: шанс показать кому-то чудо, понаблюдать, как они осознают, что им не лгали, что обещанный им в детстве мир не сказка, от веры в которую нужно отказаться, что в лесу, под лестницей и среди звезд действительно что-то скрывается, что все исполнено тайны.

Мотыльки хлопали крыльями снова и снова, пока не стали угольно-черными. Один за другим они с тихим стуком падали с ее рук на пол. Теперь руки Алекс были чистыми, без малейших следов татуировок, хотя там, где игла проникла особенно глубоко, по-прежнему можно было различить едва заметные рубцы. Алекс, взволнованно дыша, вытянула руки перед собой.

Дарлингтон собрал хрупкие тела мотыльков и бережно положил их в коробку.

– Они умерли? – прошептала она.

– Напились чернил.

Он закрыл крышку и убрал коробку обратно в шкаф. На этот раз щелчок замка прозвучал более покорно. Дарлингтон решил, что необходимо провести с этим домом воспитательную беседу.

– Изначально адресные мотыльки использовались для передачи конфеденциальных сведений. Когда насекомые выпивали документ, их можно было отвезти куда угодно в кармане пальто или ящике с раритетами. Затем их клали на чистый лист бумаги, и они дословно воссоздавали документ. При условии, что получатель знал нужное заклинание.

– То есть мы можем перевести мои тату на твою кожу?

– Не факт, что мне татуировки подойдут, но это возможно. Просто будь осторожна… – он взмахнул рукой. – В порывах страсти. Человеческая слюна обращает магию вспять.

– Только человеческая?

– Да. Если собака полижет тебе локти, ничего не случится.

Алекс взглянула на него. В сумраке ее глаза выглядели черными и дикими.

– Мне нужно знать что-то еще?

Спрашивать, о чем она, было излишне. Продолжит ли мир открываться перед ней? Делиться своими тайнами?

– Да. Много чего.

Она замялась:

– Ты мне покажешь?

– Если позволишь.

Тогда Алекс чуть заметно улыбнулась, и Дарлингтон мельком увидел девочку, скрывающуюся внутри нее, – счастливую, менее затравленную девочку. Вот что делает магия. Она открывает сердце человека, которым ты был, прежде чем жизнь разрушила твою веру в возможное. Она возвращает тебе мир, о котором мечтают все одинокие дети. Для него все это сделала «Лета». Возможно, то же самое она сделает и для Алекс.

Через много месяцев он вспомнит, как держал на ладони мотыльков. Он будет вспоминать это мгновение с мыслью о том, как глупо было полагать, что он хоть что-то о ней знает.

Загрузка...